В Советской России борцами за «половое опрощение» было создано общество «Долой стыд». Фото: Николай Свищев-Паола. Девушка с мячом.1922 год
Меня очень сильно раздражает, когда, желая блеснуть остроумием, заявляют: «Как известно, в СССР секса не было!» Мало того, что слова участницы тогдашнего ток-шоу Владимира Познера вырвали из контекста (я его смотрел в ленинской комнате госпиталя Закавказского военного округа), так это ещё и полная ерунда. С сексом в СССР было всё в порядке, особенно в первые десятилетия после Октябрьской революции.

Освобождение любви

Ленин, отмечая, что «формы брака и общения полов в буржуазном смысле не дают удовлетворения», предсказывал: «в области брака близится революция, созвучная пролетарской». И эта революция действительно произошла. Уже во второй половине декабря 1917 года Ленин подписал декреты «О гражданском браке, о детях» и «О расторжении брака». Большевики предоставили российским женщинам такие права, какие западным женщинам в то время и не снились: право оставлять после замужества свою девичью фамилию, делать аборт.
В период «триумфального шествия Советской власти» дело иногда доходило до анекдотов. Так, декрет Саратовского совета гласил: «С 1 марта 1918 года отменяется право частного владения женщинами, достигшими возраста от 17 до 32 лет». А Владимирский Совдеп постановил: «Всякая девица, достигшая 18-летнего возраста и не вышедшая замуж, обязана под страхом строгого взыскания и наказания зарегистрироваться в Бюро свободной любви. Зарегистрированной в Бюро свободной любви предоставляется право выбора мужчины в возрасте от 19 до 50 лет себе в сожители-супруги». По правде сказать, эти декреты больше похожи на «чёрный пиар» против революции. Ведь её противники пугали народ тем, что революционеры, придя к власти, первым делом всё обобществят, включая женщин, насильно разрушат семьи и браки.
Принципы свободной любви особо активно пропагандировала народный комиссар призрения Александра Коллонтай. Героиня её рассказа «Любовь трёх поколений», комсомолка Женя, на секс смотрит без буржуазного лицемерия: «Они (половые партнёры Жени – Д. Ж.) мне просто нравились, и я чувствовала, что нравлюсь им… Всё это так просто. И потом, ведь это ни к чему не обязывает. Я не понимаю, мама, что тебя так волнует? Если бы я себя продавала или если бы меня изнасиловали – это другое дело. Но ведь я шла на это добровольно и охотно. Пока мы друг другу нравимся – мы вместе; пройдёт – разберёмся. Ущерба нет никакого». По сути, Женя рассуждает как нынешняя девушка. В 20 лет комсомолка забеременела. Но не знала, от кого точно: то ли от чахоточного мужа матери, то ли от грубоватого «товарища Абраши». Правда, такая незадача её не сильно беспокоила – она со спокойной совестью сделала аборт.
Посвящать себя любви Жене некогда. Всё её время занято борьбой за социализм: «Мне некогда. Всё спешка, всегда мысли полны другим… некогда влюбиться». Единственно, чего Женя «боится всегда» – это венерической болезни. Поэтому, прежде чем разрешить партнёрам войти в себя, она спрашивает их с большевистской прямотой: «Товарищ! А не больны ли вы дурной болезнью?» Единственный человек, которого она любит – это вождь революции: «Это очень серьёзно. Я его люблю гораздо больше всех тех, кто мне нравился, с кем я сходилась…»

В молодой Советской России получили распространение две теории сексуальной революции. Первая – теория «стакана воды»: любви нет; есть физиологическая потребность, которая должна находить удовлетворение без всяких условностей – так же легко и просто, как утоление жажды. Вторая – теория «крылатого Эроса»
Исповедуемая коллонтаевской Женей мораль была довольно широко распространена в первые послереволюционные годы. Вот другой пример из литературы. «Чего ты ломаешься? Подумаешь, какое интеллигентское поведение. Вы случайно не из института благородных девиц? Если ты человек сознательный, то сначала удовлетвори мою потребность, а потом спи, сколько тебе влезет». С такими словами в романе «Как закалялась сталь» вчерашний гимназист Женька Развалихин пристаёт к завженотделом комсомола Лиде Полевых. Но получает, правда, по щекам. Председатель пионерского суда в рассказе Пантелеймона Романова «Суд над пионером» заявляет: «Любовью пусть занимаются и стихи пишут нэпманские сынки, а с нас довольно и здоровой потребности, для удовлетворения которой мы не пойдём к проституткам потому, что у нас есть товарищи. Лучше хулиганом быть, чем любовь разводить».
Тогдашними борцами за «половое опрощение» было создано общество «Долой стыд». Его активисты разгуливали по советским городам полностью обнажёнными, когда, конечно, позволяла погода. Мой папа рассказывал, что невольным свидетелем шествия «Долой стыд» стал мой дедушка – царский морской офицер и красный командир – Георгий Сильвестрович Жвания, когда вернулся в Петроград с фронта. Не зная ничего об обществе «Долой стыд», он решил, что в ближайшей бане случилась авария. «Стыдливость в отношениях между полами – это следствие искажения всего нормального и здорового. Прежде всего, нужно освободить людей от одежды. Сначала нужно приучить людей ходить в одних трусах, а потом и вообще без ничего», — указывали «бесстыжие» теоретики. В наше время, как я понимаю, их заветы проводятся в жизнь нудистами (или натуристами).
В молодой Советской России получили распространение две теории сексуальной революции. Первая – теория «стакана воды»: любви нет; есть физиологическая потребность, которая должна находить удовлетворение без всяких условностей – так же легко и просто, как утоление жажды. Вторая – теория «крылатого Эроса». Она отрицала исключительность любви и осуждала выделение пары из коллектива. «Всё для любимого человека!» – это лозунг индивидуалистической буржуазной морали, утверждали сторонники теории «крылатого Эроса», а разработчиком её была Александра Коллонтай.

Рабочее государство в 30-е годы было насыщено эротическим содержанием. Фото: «Молодость», 1937 год
В 20-е годы в СССР вышло огромное количество работ по сексуальной тематике. Особой оригинальностью отличался подход профессора Арона Залкинда. Уже тогда – в 20-е годы – он уловил тенденцию к стиранию различий между полами. Он настаивал на необходимости уничтожения «классово-бесплодной красоты», «женственности», «грубо-мускулистой и усатой мужественности». «Так называемая “красота”, так называемая “сила” эксплуататорского периода истории человечества неминуемо будут стёрты в порошок телесными комбинациями наилучшего революционного приспособления». «Половая жизнь как неотъемлемая часть боевого арсенала пролетариата – вот единственно возможная сейчас точка зрения рабочего класса на половой вопрос. Всё социальное и биологическое имущество революционного пролетариата является сейчас его боевым арсеналом», — доказывал красный профессор Залкинд, высмеянный интеллигенцией в 90-е годы. Залкинд, в отличие от идеологов свободной любви, был против частой смены партнёров, утверждая, что половая неразборчивость граждан может обернуться вырождением нации.
Большевистские лидеры были против «перегибов» в «половом вопросе». Ленин в одной из бесед с Кларой Цеткин заметил, что теория «стакана воды» — «совершенно не марксистская» и сверх того – противообщественная, ибо «питьё воды – дело индивидуальное, в любви же участвуют двое, и возникает третья, новая жизнь».

Новые формы быта

В конце 20-х годов большевики пришли к мысли, что новые формы быта невозможно развивать в старых архитектурных пространствах, то есть в квартирах обычной планировки
«Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый “семейный очаг”, т. е. то архаическое, затхлое и косное учреждение, в котором женщина трудящихся классов отбывает каторжные работы с детских лет и до смерти. Место семьи, как замкнутого мелкого предприятия, должна была, по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания: родильные дома, ясли, детские сады, школы, общественные столовые, общественные прачечные, амбулатории, больницы, санатории, спортивные организации, кино, театры и проч. Полное поглощение хозяйственных функций семьи учреждениями социалистического общества, связывающего солидарностью и взаимной заботой все поколения, должно было принести женщине, и тем самым – любящей чете, действительное освобождение от тысячелетних оков», – писал Лев Троцкий.
Заметить «семейный очаг», косный и затхлый, большевики решили коллективными формами быта. Ещё Жюль Гед рискнул предположить: «Что такое нынешние отели, пансионы, клубы и пр., благодаря которым для богатых классов свобода всё больше и больше заменяет обязательный at home бедняков, если не зародыш – очень несовершенный – нового, по самой сущности своей освободительного режима, к которому мы стремимся?»
«Свобода и достоинство половых отношений, очищенных от их экономической и меркантильной стороны; равное умственное и мускульное развитие ребёнка, всех детей, и потребление столь же широкое, сколь и независимое, все эти desiderata (чаяния – ред. «Н. С.») будут осуществлены для всех, мужчин и женщин, великой человеческой семьёй, которая создаст общество, умиротворённое общностью имуществ и труда, между тем как они недостижимы для малого общества, каким является индивидуальная семья, семья-тюрьма, — и тюрьма одиночная…», – проповедовал Гед.
Большевики, придя к власти, стали создавать дома-коммуны. Или – «пролетарские фаланстеры». Правда, фаланстеры в России создавали задолго до Октября. Так, в 1863-м в Петербурге существовала созданная студентами-разночинцами Знаменская коммуна. «Главным пугалом родителей и наставников в палибинском околотке была какая-то мифическая коммуна, которая, по слухам, завелась где-то в Петербурге. В неё, так, по крайней мере, уверяли – вербовали всех молодых девушек, желающих покинуть родительский дом. Молодые люди жили в ней при полнейшем коммунизме. Прислуги в ней не полагалось, и благороднейшие девицы-дворянки собственноручно мыли полы и чистили самовары», – вспоминала Софья Ковалевская.
В черновом наброске проекта «О реквизировании квартир богатых для облегчения нужд бедных» Ленин написал, что Советская власть не видит необходимости в том, чтобы каждый человек обладал отдельным жильём, даже в виде комнаты. В октябре 1920 года III съезд РКСМ предложил «в целях рационального улучшения положения подростков-одиночек и вообще рабочей молодёжи в жилищном отношении» провести «государственное декретирование домов-коммун рабочей молодёжи». Вопрос был решён положительно. В сентябре 1921 года IV съезд РКСМ отметил, что дома-коммуны – хорошее средство для социалистического воспитания молодёжи, так как они освобождают её «из-под разлагающего влияния улицы, мелкобуржуазных настроений семьи, тяжёлых материальных условий домашнего существования». В 1923-м в коммунах проживало более 40% рабочей молодёжи Москвы. Не отставали и регионы. 2 марта 1924 года газета «Северный комсомолец» доказывала: «Молодёжь скорее, чем кто-либо, должна и может покончить с традициями отмирающего общества… Пролетарский коллективизм молодёжи может привиться только тогда, когда труд и жизнь молодёжи будут коллективными. Лучшим проводником такого коллективизма могут явиться общежития-коммуны рабочей молодёжи. Общая коммунальная столовая, общность условий жизни – вот то, что необходимо прежде всего для воспитания нового человека».
Общий быт должен был нанести удар и по патриархальной семье. Так, комсомолец завода «Серп и молот» в 1926-м писал в журнал «Смена»: «Половой вопрос просто разрешить в коммунах молодёжи. Мы живём с нашими девушками гораздо лучше, чем идеальные братья и сёстры. О женитьбе мы не думаем, потому что слишком заняты, и, к тому же, совместная жизнь с нашими девушками ослабляет наши половые желания. Мы не чувствуем половых различий. В коммуне девушка, вступающая в половую связь, не отвлекается от общественной жизни. Если вы не хотите жить, как ваши отцы, если хотите найти удовлетворительное решение вопроса о взаимоотношении полов, стройте коммуну рабочей молодёжи». Похожие заявления делали девушки из коммуны «Ленинский закал» в Иваново-Вознесенске. Патронировала это движение Надежда Крупская, жена Ильича, которая полагала, что коммуны – «это организация на почве обобщения быта новых общественных отношений, новых взаимоотношений между членами коммуны, новых, товарищеских отношений между мужчиной и женщиной».

Дом-коммуна «Дом Чекиста». Нижний Новгород (Горький). Адрес: Малая Покровская улица, 16, построен в 1929-1932 годах
Архитектор: Тюпиков А. Н.
В конце 20-х годов большевики пришли к мысли, что новые формы быта невозможно развивать в старых архитектурных пространствах, то есть в квартирах обычной планировки. Ещё в 1926-м перед участниками всесоюзного архитектурного конкурса была поставлена задача: «Проникнуться новыми запросами к жилищу и возможно скорее дать проект такого дома с общественным хозяйством, который превратил бы так называемый семейный очаг из тесной, скучной, а подчас и тяжёлой колеи для женщины, в место приятного отдыха. Новая жизнь требует новых форм». Архитекторы-конструктивисты откликнулись тотчас. Архитектор Николай Кузьмин планировал сделать в доме-коммуне общие спальни на шесть человек. Супружеские пары, по мысли архитектора, должны были бы по расписанию уединяться в «двуспальне» или «кабине для ночлега». Проект Кузьмина пытались реализовать на стройке Сталинградского тракторного завода. В Ленинграде дома-коммуны строили в районе Кондратьевского проспекта.
Половая свобода в Советской республике сочеталась с нетерпимым отношением к проституции, которая оценивалась как побочный продукт патриархата. Проституток отправляли в специальные учреждения и лечили с помощью «трудотерапии». «Пока мы будем иметь нетрудовое женское население, существующее на средства мужа или отца, до тех пор будет существовать купля и продажа женских ласк. Поэтому введение во всей Советской республике в самом срочном порядке трудовых книжек – один из вернейших способов борьбы с проституцией профессионального типа», — писала ещё в 1920-м Александра Коллонтай в статье «Трудовая республика и проституция». Судя по воспоминаниям Клары Цеткин, Ленин тоже предлагал «возвратить проститутку к производительному труду, найти ей место в общественном хозяйстве».

Термидор 

Официально коммуны существовали до 1934 года, а точнее до XVII съезда ВКП(б), охарактеризовавшего движение по их созданию как «уравнительно-мальчишеские упражнения “левых головотяпов”». «Упражнения» коммунаров действительно похожи на ребячество. Однако нельзя не отдать должное тем людям, которые искренне хотели вырваться из старого быта и стать новыми людьми. В этом порыве заключалась поэзия и молодой задор революции. Так или иначе, в 30-е годы сексуальные эксперименты закончились. Но не только и не столько по воле Иосифа Сталина,  возродившего, как подчёркивает его оппонент Лев Троцкий, «культ семьи». Все эти теории сексуальной революции, будь то «стакана воды» или «крылатого Эроса», не учитывали того, что декретом нельзя людям запретить ревновать, желать побыть наедине с любимым человеком и хотеть обладать только им, а не получать в партнёры того, на кого укажет «безликий и могущественный товарищ Коллектив». Может быть, это – мещанские желания. Но они укоренились в человеческой природе за то время, что человек вышел из первобытной дикости.

Парады физкультурников, культ спорта, развитие парашютизма и авиации, фаллическая архитектура, массовый трудовой энтузиазм – всё это проявления эротизма рабочего государства
Зато само рабочее государство в 30-е годы было насыщено эротическим содержанием. Парады физкультурников, культ спорта, развитие парашютизма и авиации, фаллическая архитектура, массовый трудовой энтузиазм – всё это проявления его эротизма.
Совсем другое дело – «эпоха застоя». Брежневский режим напоминал старого импотента: «дряхлые «верхи», пьяные «низы», беззубая интеллигенция, которая на кухнях прокуривала своё здоровье. В годы застоя твёрдым было лишь одно правило: говорить одно, а делать – другое. И многие советские граждане, изнывая от застойной скуки, реализовывали свои фантазии в сексе. Серьёзные исследователи отмечают, что советские люди никогда так много и изощрённо не занимались сексом, как в брежневские годы.
Тем временем – в 60-е и 70-е годы ХХ века – сексуальная революция будоражила Запад. Одним из лозунгов парижского Красного мая было изречение фрейдомарксиста Вильгельма Райха: «Сексуальная революция – это часть революции политической». Воодушевлял бунтарей и опыт молодой Советской России. Тогдашняя западная молодёжь протестовала против превращения любви и сексуальности в товар. Но она добилась в итоге прямо противоположного результата.